Когда произносишь их вслух одно за другим, возникает ощущение, что читаешь индийскую мантру или бхаджану. Наше знакомство со священными местами острова начинается с Улувату. Трехуровневый храм, посвященный богу морей и по легенде созданный из обломков его корабля, расположен на отвесной скале прямо над океаном. Здесь обитает бесчисленное количество мартышек, которые благодаря заслугам Ханумана - индийского бога обезьян, имеют статус неприкосновенности, а потому ведут себя как истинные хозяева жизни, и куда менее самоуверенные серферы, живущие в местном кемпинге.
На фото: вид с вершины Улувату
Побережье рядом с Улувату считается раем для экстремального серфинга: волны тут бушуют так, что невольно вспоминаются строки из «Сказки о Царе Салтане»: «Ой, волна моя, волна, ты бурлива и вольна»; камни у подножья скалы – острые, как нож, а ветер на радость искателям острых ощущений не стихает ни на секунду.
«А на закате солнца вы сможете посмотреть кечак», - хитро улыбаясь, говорит нам таксист, взявшийся доставить меня с подругой в Улувату. По дороге он уже успел выяснить, что мы обе не замужем, и теперь, оценивающее рассматривая нас в зеркало заднего вида, он начинает то ли напевать, то ли нашептывать «чак-чак-чак», постукивая ладонью по рулю.
На фото: таксисты у подножья Улувату
«Снимите все украшения, иначе обезьяны могут их украсть. Солнцезащитные очки тоже», - мы послушно скидываем все побрякушки в сумку, болтающуюся у меня на плече, надеваем саронги и начинаем восхождение на вершину горы, где находится Улувату. Обезьяны тут как тут, но и беглого взгляда достаточно, чтобы понять, до наших скромных персон им нет дела. Толстые, ленивые, закормленные туристами настолько, что некоторые даже не в состоянии прыгать. На ум невольно приходят перекормленные сердобольными хозяевами коты из интернет-подборки, - те самые 25 килограмм живого мяса без учета шерсти и когтей.
На фото: типичная местная мартышка, примерно такой комплекции обезьяны, живущие в Улувату.
Проходим через главные ворота храма, которые охраняют от злых духов статуи бога Ганеша, сами ворота выполнены в форме дуги, что символизирует священную гору Мера.
На фото: статуи Ганеша охраняют храм от злых духов
На вершине храма на некоторое время задерживаемся, чтобы полюбоваться, как тугие синие волны с неимоверной силой бьются о прибрежные камни, и как неслышно трепещет алая листва на деревьях, растущих у подножья храма, а затем отправляемся на кечак.
На фото: деревья с алой листвой, растущие в Улувату
Кечак или «Обезьянья песнь Рамаяны» - одна из разновидностей балинизийской музыкальной драмы. Как самостоятельный жанр кечак возник сравнительно недавно – в тридцатых годах прошлого столетия. Его отличительная особенность в следующем: солисты, переодетые в костюмы индуистских богов, изображают перед зрителями сцены противостояния Рамы и злого демона Раваны, а массовка (сто человек и все мужчины) непрерывно напевает «чак-чак-чак», стучит в барабаны и хлопает в ладоши.
На фото: кечак, массовка и Равана
Перед началом представления несведущим западным туристам местные жители раздают брошюрки, где в сжатой форме описываются основные события Рамаяны, а точнее, эпизод похищения у Рамы его жены Ситы, и как Раме помог вызволить из плена супругу храбрый бог обезьян Хануман.
На фото: кечак, солисты
«Чак-чак-чак-чак-чак», - напевает массовка, то, ускоряя, то, замедляя ритм, то, вскидывая руки к небесам. Движения танцоров скупы, но идеально выверены. «Чак-чак-чак», - зрители впадают в легкий транс и начинают раскачиваться в такт пению массовки. «Чак-чак-чак», - невольно вторю я, а тем временем танцоры раскладывают по периметру сцены, в центре которой стоит привязанный к символическому столбу плененный бог обезьян Хануман, сухой хворост и выносят зажженные факелы. Яркая вспышка, и солист, исполняющий роль Ханумана, выскакивает из огненного кольца. Зрители, погруженные пением массовки в гипнотический транс, от неожиданности визжат и истово хлопают в ладоши. Актеры кланяются, и я замечаю, что солнце скрылось за горизонтом, и Улувату погрузился в короткие бархатные балийские сумерки.
На фото: кечак, Хануман спасается из плена
Где-то в кустах все еще шныряют толстые мартышки, измученные за день серферами волны уже не так резво бьются о высокие скалы, в воздухе начинают чертить крыльями быстрые тени летучих мышей. Мы, все еще завороженные увиденным, спускаемся к подножью Улувату. Как и другие зрители кечака мы идем молча, не переговариваясь, потому что боимся, что даже пара случайных слов может разрушить напоенную запахами экзотических цветов томную, медлительную гармонию, окутавшую это священное место с наступлением ночи.