ELLE обсуждает: мужские обиды

Оказывается, мужские обиды гораздо иррациональнее женских. Игорь Кузьмичев ­записал историю о сладкой ­горечи этой эмоции.

Когда Александру стукнуло ­двадцать, он пообещал себе и миру, что не облажается. Будет внимателен, осторожен, не станет отвлекаться на чепуху и возьмет от жизни все, что нужно. «И ­женщину свою, когда пойму, что она точно моя, не пропущу», — заявил Саня при свидетелях на вечеринке. Свидетели, веселые друзья-хулиганы, пьяно кивали. Они знали: Саня слов на ветер не бросает. Потом все закрутилось, завертелось, провалилось в алкогольную нирвану до самого похмельного утра. Все, кроме данного обещания. Семь лет он держал слово, был внимателен, осторожен, на чепуху и случайных девиц не отвлекался.

Весной 2005-го, когда город тонул в грязных сугробах, Саня встретил девушку. Она села к нему в машину сама, не спрашивая разрешения.

Дело было вечером. Он стоял в пробке на Гороховой, сначала злился, что опаздывает, затем плюнул, расслабился, закурил. В этот момент распахнувшаяся справа дверь впустила холодный воздух в салон, а незнакомый голос сказал: «Здравствуйте. Можно я у вас посижу?»

Саня мало что понял, замешкался, чуть не выронил сигарету. Самоконтроля хватило разве что на пару бессмысленных «Что?» и «Зачем?» — «Очень холодно просто».

Голос принадлежал девушке пример­но его возраста, насмешливой и красивой. Она повела плечами и сказала: «Если я вас испугала, извините. Я не хотела». Саша покрутил в пальцах сигарету: «Да нет, не испугали».

Потом подумал, что нет смысла продолжать этот разговор — нужно либо пускать, либо просить закрыть дверь.

«Так что? Я сяду? — спросила девуш­ка. И, не дожидаясь ответа, села. — Правда, очень холодно». И потом: «­Сама не люблю наглых».

И Саня попал.

Девушку звали Лена. Свой телефон она ему в тот раз не дала. И это было не притворное кокетство, мол, если я села к тебе в машину, это не значит, что я хочу познакомиться. Она действительно села к Саше в машину, потому что замерзла. Саня долго переваривал этот факт, рассматривал, анализировал, искал намеки, корысть, хоть какое-то логическое объяснение. Не обнаружил. Удивился. Когда Лена, посидев с ним минут десять, попрощалась и вышла, Саша, не получив телефон, решил отнестись к этой истории как к маленькому городскому сюжету. Мало ли в большом городе происходит. Однако, увидев ее почти на том самом месте через три дня, понял, что рад. Автомобильный поток пронес его мимо, и Саня расстроился. На следующий день, проезжая по Гороховой, он высматривал Лену на тротуаре. И, обнаружив, резво и опасно перестроился, тормознул рядом, открыл окно и предложил подвезти.

Прошел месяц. Потом еще три. Саня и Лена отправились жениться. Друзья, получив приглашение на церемонию, ограничились поднятием бровей. Они знали: их друг идет по жизни на кошачьих лапах и ошибок не делает.

Через полгода Саша стоял в пробке на Гороховой, почти там, где прошлой весной Лена села к нему в машину. Он смотрел на людской поток, суетливо текший по мостовой. Увидел ее пальто, ее лицо. Обрадовался. Подумал: надо же, совпадение. Достал телефон, чтобы позвонить и сказать: «Я здесь, представляешь, случайно проезжал, стою рядом с вегетарианским кафе, ­залезай». Лена прошла вперед, перебежала на другую сторону улицы. Остановилась. Открыла дверь синего автомобиля и пропала внутри.

Саша поехал за ними. Некто и Лена доехали до Большой Морской, повернули направо, остановились у «Макдоналдса», вышли, после чего исчезли в экзотическом ресторане около Университета дизайна. Саня проехал мимо, пытаясь в темноте рассмотреть этого Некто. Рассмотрел. Это была девица. Данный факт не понравился Сане так же, как если бы он увидел мужчину. По дороге домой он анализировал ситуацию и свое к ней отношение и пришел к выводу, что нет, все-таки ему это не нравится. Логически рассуждая, разумеется, Лена могла встретиться с подругой, встреча могла нарисоваться случайно, кроме того, она не обязана отчитываться перед ним за каждый шаг. Что же его так смутило? То, что это случилось в том месте, где они впервые увиделись? В общем, да, неохотно признался сам себе Саня, но не в том, а верней, не только в том дело. Интуиции Саша доверял, и она сообщала ему: что-то здесь не то.

Еще Саня ощущал обиду. За собственный напряг по, возможно, ничтожному поводу. За то, что не понимает значения этого события. За то, что родная прозрачность жизни испачкана каким-то непонятным сюжетом, лишившим его спокойствия. За привычку не совершать ошибок и еще больше за веру в то, что он всегда поступает верно.

Дома Саша занялся обычными делами. Поужинал. Лег на диван. Заснул. Проснулся от того, что Лена в темноте мягко увещевала: «Давай кровать разберем. Одеяло из-под себя вытащи и разденься».

И в этот самый момент Саша понял, что все рухнуло. Из-за какой-то чепухи все пошло к черту. И ничего он с этим поделать не может. Стройная система жизнеобеспечения, хваленое движение без ошибок оказались колоссами на крепких, но все равно глиняных ногах. Саню несло волной обиды, и сопротивляться он этому был не в состоянии. Молча Саня залез под одеяло, притворился спящим. Всю ночь ворочался и к утру разрушил себя почти до основания, с удовольствием сломал. Как ребенок, одетый в чистое, держался в гостях, держался, а потом прислонился случайно к стенке в парадном, испачкал рукав мелом, сначала расстроился и испугался, а затем с наслаждением уже сам вытер собой и новой курткой всю стенку. Свобода! Сашина обида непонятно на что за ночь превратилась в огромный шар, бетонную плиту, придавившую его. Это было сладко и приятно. Он даже не держал в голове и сердце причину обиды, но холил и лелеял садомазохистское чувство, обухом ударившее его в тот момент, когда Лена села в чужую машину. Кто, зачем, почему — перестало быть важным.

Лена заметила, что с ним что-то не так, поинтересовалась, услышала нечто невразумительное, предложила не спешить на работу, выспаться, взять отгул, в конце концов. Поцеловала и уехала.

Саша действительно не пошел на работу. Он тщательно перекопал все Ленины вещи. Аккуратно, наслаждаясь обидой и растущим на глазах мастерством сыщика, помечая на листке, с какой полки и какие вещи он берет, перетряхнул ее гардероб. Прочитал какие-то чуть ли не студенческие тетради. Изучил ее бумаги по логистике, пролистал визитницы. Залез в сумки. Даже обувь перебрал. Пусто. Это еще больше его раззадорило. Прячет что-то, ведь точно прячет.

Ревности, что интересно, Саша не ощущал. По крайней мере, в той степени, чтобы из-за нее терять рассудок. Голову он терял из-за отвратительно сладкого чувства обиды. Сладость эта была того же свойства, что и запах гниющих фруктов.

Вечером он поехал на Гороховую и стал ждать. Ждал долго. Лена задержалась и появилась, когда Саша собирался уже звонить ей — неизвестно, правда, что он хотел ей сказать. Она шла по тротуару, и Саню задело то, что со стороны она немного другая, чем с ним, ему показалось, что она веселей, чем когда они вместе. К тому же Лена не заметила его машину — прошла и даже не присмотрелась. Демоны рвали его на части. Лена свернула на Садовую и двинулась к метро. Саня покатил за ней, обогнал, припарковался у Гривцова, выскочил и стал ждать. Близорукая Лена почти уткнулась в него, машинально извинилась, поняла, кто перед ней, радостно изменилась в лице, но в следующую секунду испуганно отшатнулась. Саня схватил ее за руки.

— Почему я ничего не знаю? — прошипел Саша.

— Что ничего? О чем ты?

— Вчера я видел тебя с какой-то деви­цей. Ты села к ней в машину. Почему я ничего не знаю?

Лена пришла в себя.

— Это преступление какое-то? Ты ­поэтому вчера был не в себе?

— Короче, что это за девица?

— Давай хотя бы в сторону отойдем, мы стоим на проходе.

— Кто это был?

Девицу звали Катей. Она была подругой бывшего Лениного парня. Точней, женой. Если быть совсем точным, вдовой. Мужчина погиб две недели назад, несчастный случай. Лена жила с ним почти пять лет, они расстались полтора года назад. Он женился, Лена с ним не общалась, но вот он умер, и вдова назначила Лене встречу, отдала фотографии, хранившиеся у него. Обыкновенная история.

«Ты меня страшно обидела своими ­секретами, — сказал Саня. И дальше, через паузу: — То есть ты эти ваши фотографии оставишь себе?»

«Это мое прошлое, — сказала Лена уже устало. Было ясно, какой оборот примет этот разговор. — Ладно, поехали домой».

«Ты хочешь, чтобы я тебя начала убеждать, что настоящее для меня важней прошлого? — спросила Лена. — Я этого делать не буду. Если ты собираешься обижаться на прошлое и воевать с ветряными мельницами — ради бога».

Саша молча вел машину. Он молчал весь вечер и весь следующий день.

Я какой-то чудовищный дебил, думал он, но остановиться не мог. Душа его уже нуждалась в дозах гибельного кайфа. Чего я вообще хочу? Чтобы она выкинула эти фотки? Да какое мне до них дело, я совершенно спокоен. Мне хочется невозможного: отмотать на два дня назад и поехать не по Гороховой — так, чтобы не знать и не видеть. Да и к чему ломать сегодняшнее и зав­трашнее из-за того, что было когда-то?

Плевать я хотел на ее отношения с кем-то там. Мне просто не нравится, что в моей придуманной по плану жизни возникли незапланированные сюжеты, а самое главное — мне очень нравится обижаться. Я, наверное, хочу внимания к себе. Проблема в том, что Лена — из тех девушек, что отказывают мужчинам в чувствительности и нежностях. Но я не кремень. Я хочу иметь право обижаться, дуться из-за чепухи, капризничать. Иногда. Хотя бы иногда. Не нравится? До свидания.

«До свидания», — с надеждой сказала Лена спустя две недели, затаскивая чемодан в лифт. Она так и не поняла, чего хотел Саша. А Саня говорить не стал. Зачем? А главное, как? «Я обижаюсь, потому что хочу иногда обижаться. И хочу внимания». Что за бред?

Зима 2013-го. Сане 35, он снова женат. Растет сын. То, что случилось восемь лет назад, он почти не вспоминает.

Глупцы помнят обиды, мудрецы — обидчиков. Нынешний Саня не обидчив, ему не на кого обижаться. ­Разве что на самого себя.

А по Гороховой он старается не ­ездить.