1 декабря культовому режиссеру Вуди Аллену исполняется 87 лет. Два года назад в этот же день вышла его новая картина «Фестиваль Рифкина», пятидесятая в его профессиональной карьере! Под выход фильма Вуди поговорил с российским ELLE о своих ночных кошмарах, извечной печали, разбитых сердцах и книгах для современных политиков.
Фильм «Фестиваль Рифкина» типично вудиалленовский: с невротическим главным героем, изменами и иронией по отношению к современной киноиндустрии. Для поклонников американского режиссера — просто бальзам на душу. Другой вопрос — насколько в 2021-м вообще уместно брать интервью у Вуди Аллена? И вы понимаете, о чем мы. К чести режиссера, надо признать, что открыт он был к любым вопросам — но в редакции ELLE посчитали, что хотя бы на время интервью стоит разделить человека и творца. Поэтому перед вами разговор с Вуди-режиссером.
ELLE Что бы вы хотели, чтобы люди почувствовали, посмотрев «Фестиваль Рифкина»?
ВУДИ АЛЛЕН Когда я об этом думаю, то, как в старые времена, представляю публику, выходящую из кинотеатров. В современных условиях, наверное, это будут скорее люди на диванах, но я все никак не могу перестроить воображение. Хочу, чтобы они поймали свет, романтику, иронию и тонкую грусть этого фильма, но в первую очередь — отвлеклись от происходящего в мире. Посмотреть мой фильм — это не домашняя работа, необязательно искать в нем какой-то великий смысл и потом мне об этом докладывать. Кино в первую очередь — это развлечение, об этом не стоит забывать. И это, кстати, один из посылов «Фестиваля Рифкина».
А сами вы о чем думали, когда его снимали?
О всяких технических скучных вещах: как камеру поставить, как монтаж потом делать, где был лучший кадр и так далее.
Главный герой — Морт Рифкин, кинокритик и неудавшийся писатель, как всегда, похож на вас. Невротик.
Само собой. Но схожесть не в темпераменте. И тут два момента. Во-первых, страсть к кино — Рифкин постоянно вспоминает о молодости, когда запоем смотрел фильмы «новой волны». Это цитата из моей жизни, я не вылезал из кинотеатров, где крутили Трюффо и Годара. Вы не представляете, насколько европейские фильмы тогда были не похожи на американский кинематограф — ведь в них никогда-никогда не было хеппи-энда.
А во-вторых?
А во-вторых, мы с Рифкиным оба коротышки.
Морту весь фильм снятся сцены из его любимых фильмов — только с вудиалленовскими диалогами, даже если они на шведском, как в эпизоде про Бергмана. А если бы было наоборот: представьте, что ваши фильмы снятся вашим любимым режиссерам. Какие бы это были сцены?
Хороший вопрос. Я же до конца жизни буду теперь об этом думать. Но, знаете, я не могу сказать, что в моих фильмах были какие-то знаковые сцены. Даже по разговорам с другими людьми — никто никогда не говорил мне: «О, вот та сцена в «Энни Холл» — шедевр!»
Вы сейчас лукавите. Я помню сцену с пауком!
Вы первая. Но не хочу, чтобы в параллельной реальности Бергману бы снился мой паук.
А вам что снится обычно?
Кошмары. На меня нападет гигантский, ну вот опять, паук; начинается ядерная война, и первый удар — по моему дому в Нью-Йорке; прилетают пришельцы; или я прихожу в супермаркет и не вижу там своих любимых крекеров.
Во сне какого режиссера вы бы сами хотели оказаться?
Ох. Думаю, во сне Клода Лелуша. Я же всегда такой печальный, нервный. Но, думаю, в его воображении у меня была бы счастливая жизнь, с налетом романтики.
Рифкин у вас тоже грустный. Он бы был счастливее, если бы дописал свой великий роман?
Нет, Морт Рифкин никогда не будет счастлив. Счастье не приходит с достижениями. Мне вообще кажется, что есть два типа людей — одни рождаются со счастьем в крови, в ДНК. Что бы ни произошло, они будут видеть свет, дарить его другим, идти на него. А есть другие — что бы ни произошло, они останутся во тьме. Потому что в этой тьме удобнее искать смысл жизни — ты же ни черта не видишь и думаешь, что он все же где-то прячется. Все, кто ищет смысл в жизни, — несчастны по определению.
Герои в вашей «Любви и смерти» часто говорили: «Любить — значит страдать». В «Фестивале Рифкина» все тоже любят и страдают. То есть, по-вашему, разбитые сердца вообще не стоит лечить?
Ну, в «Любви и смерти» это была скорее ирония над вашей русской литературой (которую я обожаю, не подумайте). Что у Чехова, что у Толстого — все любили и страдали и делали это очень драматически. Но на разбитом сердце далеко не уедешь. Да, все мы пытаемся найти кого-то, влюбляемся, и потом неизбежно наше сердце беззвучно бьется. Но лечить его точно надо.
Давайте перейдем к литературе. Что вы сейчас пишете? А что — читаете?
Я пишу сценарий к фильму, который мечтаю снять, когда эта пандемия наконец закончится. А читаю — книгу о четырех немецких философах начала XX века, «Время волшебников» Вольфрама Айленбергера. Времена тогда тоже были турбулентные, поэтому интересно рассматривать, как менялась философия Хайдеггера, Витгенштейна, Кассирера и Беньямина.
Какую книгу вы бы подарили современным политикам?
Точно ничего серьезного — они и так все настолько напряженные, сил нет. Что бы их развеселило — детские учебники по физике и математике Якова Перельмана. Расслабились бы, окунулись в науку по мере своих интеллектуальных возможностей.
Какая книга лучше всего описывает современную Америку?
Такой еще нет. США сейчас в переходном периоде: старой Америки со старыми ценностями больше не существует, страна отходит куда-то вбок от демократии (интервью состоялось еще до выборов президента США в 2020 году. — Прим. ELLE). Думаю, на этот вопрос я смогу ответить лишь через 3–4 года.
Если бы Хемингуэй попросил вас написать самую короткую и грустную историю, что бы это было?
Это просто. Возьмите жизнь любого человека на земле, его биографию. И вот вам будет самая короткая и грустная история. Нет, даже трагичная. Ведь любая жизнь коротка и печальна. Как тебе такое, Эрнест Хемингуэй?