Муся Тотибадзе: «Диско — довольно трагичная музыка»

ELLE О ком вы поете? О самой себе или речь идет о лирической героине?

МУСЯ ТОТИБАДЗЕ У меня наверняка есть какое-то амплуа, альтер эго, что ли, но в песнях все равно больше меня. Сначала мне очень хотелось быть диско-дивой, я очень люблю диско, но, конечно, в реальной жизни я пока не доросла до такого.

Когда мы писали одну из первых песен, Иван Лубенников, который делает со мной предстоящий альбом, был настоящим драма-коучем: «Ты должна представить себя уставшей опытной женщиной, которая уже успела отказать паре десятков мужчин». В это очень интересно играть (смеется).

Что первично в песнях — текст или музыка? Что рождается раньше?

В большинстве случаев — текст. Кажется, пока только один раз было так, что и текст, и фактическая мелодия пришли одновременно. Это суперэкстаз.

А как понять, что написанный текст легко ляжет на музыку?

Никак. Он может нравиться по содержанию, рифме, будет казаться, что в нем неожиданные прикольные обороты, но музыки у него все равно нет. В таком случае нужно иметь терпение и не форсировать события, как мне кажется. Бывает, музыка приходит сама.

После концерта Arcade Fire на «Пикнике «Афиши» я была под диким впечатлением, у меня столько в голове крутилось идей, просто космической энергией заряжают ребята. Кстати, после того концерта пара песен для нового альбома точно были написаны.

Раз уж мы заговорили про других музыкантов, кого из них вы назвали бы настоящими поэтами?

Цоя. У Далиды крутые тексты тоже. Диско — довольно трагичная музыка: текст идет контрапунктом к музыке. Та же I Will Survive Глории Гейнор — это ведь настоящая драма, а музыка на контрасте — танцевальная.

Из недавних открытий именно с точки зрения лирики — это группа Creedence Clearwater Revival с их альбомом Cosmo’s Factory. Я знала их давно, а на слова почему-то никогда не обращала внимания (смеется).

Вас в детстве просили рассказывать стихи перед гостями?

Так как у нас много детей в семье, с самого детства каждый год к нам приходил Дед Мороз (на самом деле папин друг). Ему обязательно нужно было читать стихи. Но я с 7–8 лет пою и играю на гитаре, так что каждый раз отделывалась песнями вместе с сестрами Мананой и Наной, а кому-то приходилось сильно пыжиться за подарок.

Поэзия была вам в детстве не близка?

Нет, я ее очень любила. Но читать, а не декламировать. Это сложно. В ГИТИСе, где я закончила мастерскую Олега Львовича Кудряшова, у нас был педагог по сценической речи Светлана Васильевна Землякова, она известный театральный режиссер. Светлана Васильевна могла научить даже самое настоящее бревно читать стихи (смеется). Она как будто знает секретные коды, владеет тайным мастерством, как офигенно разобрать стихотворение.

Читать стихи невозможно без разбора. Она в этом абсолютный гуру. Как и всем девочкам, в детстве мне нравилась Цветаева. Я даже собиралась поступать с ее письмами Вишняку. Но это невозможно. Там такая боль, жесть и трагедия, что как бы ты ни прочитал, все будет страшно далеко от того, что испытывала Цветаева. Еще мне нравился Борис Поплавский. Он тоже трагичный, рано умер.

Как вы разрабатываете свои сценические образы?

Иногда я наблюдаю за теми музыкантами, которых слушаю. Мне очень нравится, как выглядит St. Vincent: она очень смело одевается, топы, короткие юбки, латекс, все дела.

Вот Флоренс Уэлч явно удобно в ее летящих платьях, у Talking Heads супертема c огромными пиджаками. Мне кажется, что удобство на сцене играет огромную роль. Хотя я бы хотела дорасти до того, чтобы выходить на сцену и просто стоять, работая текстом и голосом. Меня в этом смысле очень впечатлила LP.

В чем вы чаще всего выступаете?

Нет такого «чаще всего». У меня есть подруга — дизайнер Настя Сладкова, очень талантливая и смелая. Мы вместе разрабатываем вещи — цвет, модель, фасон — и она быстро их отшивает под концерт. Что-то из этого я потом оставляю в повседневном гардеробе.