Рассказывать о своем опыте репетиций бессмысленно без рассказа о самом Яне Фабре, который, собственно, и есть репетиция.
Что я знал о Фабре?
Что это безумный, но крутой режиссер, самый смелый экспериментатор в искусстве Европы сегодня, наравне с Кастеллуччи, Мариной Абрамович и другими.
Во-первых, я не знал, что ему за 60. И это, знаете, пожалуй, главное впечатление. Ему 63 года. А он способен на акционизм не слабее Павленского, разбор текста на уровне Додина и Брука, гостеприимство и любовь к жизни, не меньшую, чем у Резо Габриадзе, и художественные способности наравне с ведущими европейскими художниками.
Эта смелость — сочетать очень дерзкие, провокационные вещи, свойственные скорее молодости, с серьезным, мудрым анализом жизни в собственном творчестве, вызывает у меня не только восторг. Это наводит на мысли о том, куда вообще стоит стремиться самому, в чем смысл если не жизни, то старения.
У меня всегда вызывали вопросы разговоры о «юношеском максимализме». Есть ли вообще такое понятие? Или это советские установки: оправдать любое наглое проявление молодостью, которая обязательно закончится, и все это пройдет. Ведь мальчик вырастет, поумнеет... В этом смысле Фабр не «поумнел». Если в молодости он проезжал маршрут антверпенского трамвая носом по рельсу, от чего у него до сих пор осталась черная точка на носу, то сейчас он в рыцарских доспехах бродит по Эрмитажу и совершает ритуальные приветствия каждой картине. Затем доходит до студентки «Мухи», которая что-то перерисовывает, и так же прикладывается и к ее эскизу, и к ней самой. Человеку 63! Понять, троллит он нас всех или искренен, невозможно.
Когда Фабра спрашивают, занимаются ли его артисты групповым сексом, он точно знает, что это чушь, но не может не ответить: «Конечно! Мы не можем иначе начать репетиции». Причем делает он это на скотском серьезе — и в итоге об этом пишут. Видимо, отсюда и дружба с Триером.
Фабр с детства имеет проблемы со сном, он спит по четыре часа, чему я очень завидую, и, если говорить об одиночестве, он живет им, а я могу только учиться этой его любви к одиночеству, ведь всю жизнь, каждую ночь он пишет свой ночной дневник и занимается изобразительным искусством (после репетиций, которые занимают день). Благодаря бессоннице он прожил как бы две жизни и сделал две карьеры: художника и режиссера. Его статуя, отлитая в золоте им самим, стоит в главном Антверпенском соборе, его полотна 3 х 5 метров, выложенные из чучел жуков-скарабеев, висят по всем церквям европейских городов, его выставки кончаются скандалами в Эрмитаже и Пушкинском музее. Его последний спектакль идет 24 часа, и еще 50 минут зрители хлопают, ведь полуторатысячный зал не расходится в течение суток спектакля «Гора Олимп».
И еще многие, многие, многие его высказывания говорят о том, что это вулкан искусства, который с возрастом мудреет, но не теряет того, что некоторые сочли бы глупостью, безумием или просто окрестили бы «юношеским максимализмом».
Неудивительно, что на приемах министров и королей (королев) разных стран он представлялся не собой, а своим ассистентом (так как он никогда не появляется в телевизоре и многие не знали лет 15 назад, как он выглядел). Большого художника Фабра представляли бородатым седым старцем, а этот бритый юноша вполне мог бы сойти за ассистента, Фабру было так комфортнее, и он обещал передать своему начальнику привет, извинялся за его отсутствие.
Это такой длинный спич о Яне Фабре, потому что, несмотря на заданный ELLE формат, в присутствии такого гиганта чувствуешь себя «глупым карликом» (это цитата из спектакля, а когда я говорю этот текст, подкладываю всегда именно себя на фоне Яна), поэтому странно говорить о себе. Но учиться у этого гиганта — колоссальное удовольствие.
Чему же я научился за время репетиций?
Сам я довольно-таки суетлив, Москва выработала привычку думать на шаг вперед. То есть, делая дело, сразу думать о следующем, читая текст, жить уже следующим предложением. Фабр постоянно говорил мне: «Ты не присутствуешь тут в момент слов — почему? Говоря слово, просто скажи это слово! Положи его тут, в эту единицу времени, почувствуй, как оно живет у тебя во рту, как язык касается нёба, ощути процесс рождения, иначе я смотрю не свой спектакль, а какую-то его MTV-версию, мне не нужен тут Голливуд, мне нужно, чтоб ты был здесь и сейчас».
Это очень крутой тренинг, не только в спектакле, на сцене, но и в жизни. Я стал замечать, что в разговорах с людьми, в том числе в совершенно бессмысленных разговорах, получаю удовольствие от присутствия именно тут. Дни стали насыщеннее, они не проносятся, раскрываются. И одиночество тоже стало интереснее, ведь так же, как в речи, можно присутствовать и в мыслях, не вертеть их перед собой калейдоскопом, а сосредоточиться на чем-то одном и прожить именно этот сантиметр информации в своей голове.
Ну и, конечно, важно, что у такого человека, как Фабр, нет мобильного телефона. Это не могло быть иначе в современном мире. Здесь соглашусь с Д. Быковым: «Создать что-то серьезное сегодня можно, только полностью уйдя из соцсетей». Это, конечно, преувеличение, можно создать что-то прекрасное и в самих сетях, но в моей сфере, уверен, прав Быков.
Когда мы снимали последнее кино, я жил почти без телефона, глядя туда минут пять утром и столько же вечером, он лежал дома. Это было на подготовке картины «Скажи ей», и это был самый прекрасный месяц последнего года. И мне действительно удалось полностью сосредоточиться на кино и открыть для себя нечто новое в съемочном процессе.
Кстати, узнали мы, что у Фабра нет мобильника, когда расспрашивали его про нападки на него движения Me Too. Одна актриса обвиняла его в том, что он писал ей смс с предложением поехать с ней в отель. Но все, кто знаком с Яном, знают, что он не умеет писать смс и что эту актрису он уволил двадцать лет назад за профнепригодность. Я стараюсь лишить себя этого мобильного вируса; пока не выходит, но хочется... Это путь к абсолютному одиночеству, в котором, как говорит герой Ибсена доктор Штокман, по-настоящему сильный человек тот, кто абсолютно одинок, одинок абсолютно.